![Anda-celme-wide_video]()
Думаю, с каждым из нас иногда случается, что во время просмотра фильма невольно думается: «Куда здесь сценарист наворотил–то? Ясно же, что в жизни так не бывает!» А потом встречаешь какого–нибудь человека и понимаешь, что в жизни еще и не такое бывает.
Как, например, у Анды Целмы, простой на первый взгляд женщины, живущий в старинном доме в живописном местечке Приедайне.
Когда она начинает рассказывать о себе, ты понимаешь, что сюда надо сценариста. Родившаяся в Латвии дочь русского антикоммуниста, авантюристка, любящая интеллектуальные игры, активистка Народного фронта Латвии и Клуба зеленых, влюбившаяся в приставленного к ней работника КГБ. Чем не сюжет для увлекательного фильма?
Латышская дочь русского папы
— Родилась я в Юрмале в 1966 году. Мой папа был москвичом, физиком–кибернетиком. При этом он был диссидентом и антикоммунистом. Но так как он был гениальным ученым, то смог дорасти до заместителя директора крупного Научно–исследовательского института по дальним радиосвязям — НИИДАР. Это они строили Скрунде.
Моя мама–латышка разрывалась на два города — Москву и Ригу, а я жила здесь с бабушкой. Папа латышского не знал, до четырех лет с ним общалась через переводчиков: через тетю, через мою маму, через бабушку.
Мои родители решили, что первые два класса должна окончить в латышской школе, а потом готовились отдать меня в специальную английскую школу в Москве. Поэтому, когда мне было пять или шесть лет, меня заставили учить английский язык. Причем моя бабушка, она была полунемкой, в раннем детстве пыталась говорить со мной по–немецки, но мои родители попросили ее прекратить. Они решили, что латышский, русский, английский, еще и немецкий — для меня в таком раннем возрасте это будет сложно. Хотя сейчас у меня есть друзья, дети которых свободно говорят на трех языках и еще подучивают четвертый.
Сожалею, что мои родители приняли такое решение.
Маленькая провокаторша
Мне нравится красиво жить, мне нравится эстетика мысли, и мне нравится свобода. В принципе, это одна из самых главных моих ценностей.
Папа мне всегда говорил, что я должна иметь собственное мнение. Он мне объяснил, что со своей личной свободой могу всего достичь. И я старалась жить по этому принципу.
Все началось еще в московской школе № 1. Так как у нас была английская школа, а директор английского не знала, я могла позволить себе некоторые провокации. Например, писала для школьной стенгазеты. В 81–м году, в самое что ни на есть советское время, у меня была статья, в которой я логически объясняла, почему желательно праздновать Рождество и Пасху — что это сближает семьи, сохраняет традиционность, уходит корнями в века. Не помню точно, что там писала, но что–то в этом плане. Однажды написала про Раймонда Паулса.
Кстати, в пятом классе организовала кружок по тканию тесьмы с латышскими узорами. Меня в Латвии на каникулах одна тетушка этому научила.
Я была папиной дочкой. В 81–м году папы не стало, а через полгода умер Брежнев. Мне запомнилось, как нас всех согнали в класс и мы должны были смотреть по телевизору похороны. У меня катились слезы, и мне было так стыдно — это же Брежнев умер, почему же ты плачешь? Конечно, это было из–за недавней потери папы, боль еще была слишком жива.
Именно тогда осознала роль одного человека. После Брежнева один за другим проходили Андропов, Черненко, происходили грандиозные перемены. Думала, если один или несколько человек настолько важны, почему я не могу тоже что–то делать?
4 причины возвращения на родину
Папа умер, когда мне было почти 16 лет. Маму познакомили с вдовцом, у которого дочка на месяц меня моложе.
В 17 лет вернулась в Латвию. У меня было четыре причины, чтобы сбежать из Москвы.
Первая причина — хотела к своей бабушке и на свою родину. Папино воспитание дало о себе знать, и я стала считать себя латышской националисткой. Национализм — это, конечно, плохое слово. В принципе, я патриотка.
Вторая причина: я была для Москвы слишком высокой, у меня были проблемы с парнями. Мне очень хотелось красиво станцевать на выпускном балу, и я нашла в параллельном классе высокого молодого человека, рокера. Мы с ним прекрасно смотрелись на празднике, но потом он захотел продолжения романа, а я нет. Должна была от него убежать.
Третья причина — несчастливая любовь. Случайно на международной выставке в парке Сокольники (рядом с моей школой) познакомилась с итальянцем и влюбилась в него с первого взгляда. Мы с ним три дня гуляли по Москве. Никакого секса, только поцелуи. Потом он две недели слал мне телеграммы с признаниями в любви, а когда мы по телефону уже стали договариваться о моем переезде в Милан и свадьбе, наше «доблестное» КГБ эту лавочку прикрыло, и в один момент вся связь прервалась. Потом, через много–много лет, нашла его в соцсетях и узнала, что он меня всегда помнил и пытался разыскать, но спецслужбы этого не допустили.
Четвертая причина: за два года до этого в летнем лагере познакомилась с мальчиком, и мы с ним постоянно переписывались. В свои 16 лет, почти 17, я во всем разочаровалась и решила, что должна посвятить свою жизнь этому латышскому парню. Нормальные идеи наивной девочки.
В Латвии поступила на физмат, начала организовывать рок–концерты, причем со смыслом. Скажем, Иго Фоминс и Мархилевич — акустическая версия при свечах в Малой ауле. Родриго побрит и при бабочке, Улдис — в пиджаке. Потом в чайной мы устраивали КВН, какие–то шоу и конкурсы. Раз в две недели закупала булочки, чай, кофе, мы собирались в преподавательской столовой и устраивали тематические вечера. Там мы смотрели подпольные документальные фильмы, ставили камерные спектакли. Постепенно к нам подтянулись «зеленые» — Клуб защиты среды. Меня туда включили и, естественно, из–за моего английского сразу же впрягли в коммуникацию с иностранными организациями.
Несправедливость советских властей
Дом, в котором сейчас живу в Приедайне, бабушкин, исторический. Ему 100 лет. Строился он как дача, но с печами. В войну бабушка спокойно пережила немецкую оккупацию, все было нормально, а потом пришли красные, и этот дом понравился командиру. Хозяйке, маме троих детей, предложили на выбор любое другое жилье. В 1946 году бабушке позволили выкупать этот дом уже от советского правительства — дали ей на 10 лет ссуду. В 57–м ссуда закончилась, а в 62–м объявили, что дом должен быть национализирован. Было решено оставить моей бабушке только две комнаты, а все остальное отдать другим семьям. Приходили какие–то люди из Приедайне, выбирали, в какой комнате будут жить. У бабушки тогда случился первый инфаркт. Она начала судиться.
В дело вмешался случай. В то время моя мама поехала в Ленинград на экскурсию, опоздала на поезд и на перроне познакомилась с моим папой. Они начали переписываться, потом он, профессор из Москвы, приехал сюда, в Латвию, погостить у нас. Моя мама ему очень понравилась, и он в нее влюбился. Когда он узнал про историю с домом, он как нормальный антикоммунист был возмущен и через свои московские каналы выяснил, что по закону дома, выкупленные через земельный банк, национализировать не имели права. Мы выиграли суд. Чтобы сохранить дом за нашей семьей, пришлось разделить его между тремя владельцами — моими бабушкой, мамой и дядей.
Да, возможно, отсюда тоже идут корни моего национализма.
Любовь, достойная кино
Я приехала в Латвию и здесь стала встречаться с тем парнем, который ждал меня два года. Мы с ним вместе работали, вместе учились, его друзья были моими друзьями, потому что никого здесь больше не знала. В 17–18 лет мне казалось проще выйти за него замуж, чем сообщить, что между нами все кончено. Но через девять месяцев семейной жизни поняла, что точно не готова прожить с ним 50 лет. Мы развелись.
Я увлеклась организацией концертов, у меня была научная работа. Уезжала из дома утром и возвращалась на последней электричке. Конечно, у меня были друзья, поклонники, но шло время, и я понимала, что что–то происходит неправильно, потому что все парни, с которыми у меня были какие–то отношения, мне быстро надоедали. Причем я была достаточно избирательной: встречалась с молодыми учеными, режиссерами, писателями, с интересными, умными людьми.
А потом познакомилась с кагэбэшником. Он был приставлен меня курировать и оказался достаточно интересным, чтобы мы с ним прожили шикарную, фантастическую жизнь длиной в 26 лет.
Мы были идеальными любовниками и самыми лучшими друзьями. В 2013 году Саша умер от рака, а я так и не смогла найти человека, с которым мне было бы так интересно, как с ним.
Путаница с фамилиями
Целма — это девичья фамилия моей мамы и моей бабушки, мадам Целмс.
Когда развелась с первым мужем, сохранила его фамилию — Анспока, Отряшенкова мне казалась слишком сложной для Латвии — ее и русские–то правильно написать не всегда могут. Подумала, что я молодая, красивая, очень скоро найду себе другого парня–латыша, выйду за него замуж и стану, например, Калниней. А познакомилась с Александром Халтуриным.
В то время я работала в информационном центре Народного фронта информационным референтом. Когда выходила замуж за Сашу, мы подумали, что Анда Халтурина как докладчик Народного фронта Латвии — это какой–то нонсенс. Осталась Анспокой.
В 1993 году у нас меняли паспорта, и мне все–таки захотелось избавиться от фамилии первого мужа, но стать Халтуриной уже по каким–то причинам не могла. Мне предложили выбрать фамилию ближайших родственников. Взяла Целму, получила паспорт, ушла на три месяца из сейма, где работала пресс–секретарем, и уехала к мужу во Францию. Саша учился в Лионе на комиссара полиции, и я хотела пожить с ним там.
После моего приезда директор школы комиссаров полиции вызвал Сашу и сказал: «Мы понимаем, что у вас могут быть жены, любовницы и кто–то еще, но если вы оформляете выездные документы для одной женщины, а приезжает другая, это не очень хорошо». Саше пришлось объяснять, что я и есть его жена. Для французов непонятно, как можно выйти замуж и не взять фамилию мужа. У них к этому не такое свободное отношение, как у нас.
По возвращении из Франции работала пресс–секретарем Анатолия Горбунова, и там тоже случались курьезы. Должна была присутствовать на различных официальных приемах, и бедный Анатолий, когда ему приходилось меня кому–нибудь представлять, произносил: «Анда Ан…» — и вспоминал, что я поменяла фамилию. А когда сама представлялась, говорила: «У меня новая фамилия, но муж тот же самый». Меня это веселило.
Интересные встречи
Мне нравятся игры умственные, математические, но не политические. У меня был случай. В начале 2000–х в Латвию приехал замгендиректора ООН Владимир Пиотровский. Меня попросили провести для него экскурсию по Юрмале, и у меня была возможность целый день разговаривать с этим человеком. Ему тогда было лет 65. Я в него влюбилась. Конечно, это было мимолетно, на один день, но до сих пор помню свою сумасшедшую очарованность его умом. Мне было неважно, сколько ему лет. Я влюбилась в общение с ним.
Могла организовывать концерты и визиты, выступать на митингах, но не участвовать в политике, где было принято четкое разделение по фракциям на друзей и врагов. А я как пресс–секретарь Народного совета, потом сейма должна была работать со всеми. Поняла, что мне это не нравится, и когда появилась возможность сконцентрироваться на организации правительственных визитов, с радостью этим занялась. Приезжает Клинтон — прекрасно, шведский король с королевой — шикарно, папа римский — великолепно!
Для меня это было способом убежать от обязанностей политического пресс–секретаря. На память о папе римском Иоанне Павле Втором у меня остались четки, которые он мне лично подарил, и медаль. Такие медали есть у 27 человек во всей Балтии. Они были выданы за работу по организации его визита.
Кубинская миссия
Не знаю, как сейчас, но в конце 90–х — начале 2000–х Америка была очень озабочена тем, что произойдет с Кубой, когда умрет Фидель Кастро. И американцы придумали, что люди из стран бывшего советского блока с соответствующими знаниями могли бы приезжать и разговаривать с образованными диссидентами, которые потом могли бы быть основообразовывающими составляющими страны. Просто для передачи опыта: как и что происходило у нас, какие были допущены ошибки, что хорошо получилось. Меня пригласили от Латвии.
Я не знаю испанского, поэтому должна была найти сопровождающего со знанием языка. Со мной поехал второй секретарь посольства в Испании. Знала, что это будет опасная поездка, но как–то получилось затуманить глаза Саше. Не знаю, почему он поверил, но отпустил.
Сначала вылетели в Вашингтон, где у нас был инструктаж в госдепе. Там нам до малейших деталей объяснили, что мы должны делать, — вплоть до того, что все вещи, которые нас связывают с Вашингтоном, должны оставить в багажном отделении аэропорта в Канкуне, в Мексике. Контактную информацию людей, с которыми должны были встречаться, сказали выучить наизусть, но я отказалась. Записала корявым почерком на русском в свою записную книжку.
По прибытии в Гавану мы поселились в гостинице, взяли напрокат машину, встречались с диссидентами, читали лекции. Это действительно было очень интересно. Увидеть не то, что показывают обычным туристам, а познакомиться с настоящей жизнью кубинцев, посмотреть их дома изнутри.
В предпоследний день у нас была лекция, а в последний мы планировали погулять, купить сувениры, искупаться в Мексиканском заливе. Вернулись вечером домой, предвкушая завтрашний отдых, я успела принять душ, и тут пришла полиция и арестовала нас.
40 часов под наблюдением
Нас привезли в иммиграционный центр. Сначала на допрос повели моего партнера, а меня оставили ждать на террасе с охранником. Решила, что буду играть роль богатой латышской туристки, взяла какой–то модный журнал, начала его листать. Охранник от меня не отходил ни на шаг.
Эта поездка в Кубу запомнилась, кроме всего прочего, и таким неприятным моментом, что мне впервые в жизни пришлось ходить в туалет при мужчине, который стоял рядом со мной.
Моего партнера допрашивали около пяти часов, потом вызвали меня. Со мной работали столько же — допрос с яркой лампой в лицо. Первые часа два играла эту дамочку, потом мне сказали, что они прекрасно знают, что меня наняли американцы. А потом уже была игра. Мне нужно было догадываться, что им мог рассказать мой партнер.
Они все время говорили, что не знают, выпустят нас или мы будем сидеть там до скончания века. Но я видела, что наши сумки были с нами. У нас отняли деньги, но во время допроса я все время капризничала, говорила, что хочу есть, и когда меня закончили допрашивать, они взяли мой конверт с деньгами, взяли несколько долларов и сказали, что идут покупать мне еду.
Неожиданный поворот
Нас держали в уютной комнате с мягкой мебелью, потом принесли еду, но продолжали говорить, что не знают, что будут дальше с нами делать. Мы все время ждали. Мы поели, в какой–то момент заснули, потом сквозь полусон увидела, что кто–то выключил свет, мы остались в этой комнате одни.
Утром нам позволили помыться, со всем нашим багажом посадили в машину и куда–то повезли. Самое страшное было, когда увидела, что мы проехали мимо поворота на аэропорт. Вот тогда по–настоящему испугалась.
Нас привезли в охотничье поместье Фиделя Кастро, где служащие приветствовали на русском. Там ожидал очередной допрос. Но когда мне сказали на камеру заявить, что у них со мной нормально обращались, поняла, что все будет хорошо. И правда, потом нас в соответствии с нашими билетами отвезли в аэропорт. Наши паспорта были переданы командиру корабля, который выдал нам их уже в Мексике.
Кубинцы мне сказали: «Предупредите, что следующую группу мы задержим надолго». Следующими были представители из Чехии. У них случилась какая–то несостыковка в коммуникации, и для их освобождения пришлось привлекать мировую общественность. Они 23 дня провели в камерах.
Жизнь сейчас
Незадолго до Сашиной болезни мы поняли, что у нас столько знаний, столько опыта, столько книг, мы столько можем рассказать и живем в таком прекрасном месте, что нам обязательно надо все это кому–то передать. Детей у нас быть не могло, поэтому мы усыновили мальчика — Костика. Сейчас живу с Костиком, у нас кошка, три собаки, и пока этого достаточно.
Марина РАБАЗОВА.
